Глава I

Утро на вершинах гор! Солнце только что взошло над заснеженными вершинами, посылая сильные лучи тепла сквозь знойный воздух в укрытые долины, защищённые от жестоких северных ветров. Высокие вершины великой гряды вечных холмов сверкали на фоне тёмно-синего неба. Но ниже сверкающей линии снежной мантии всё было мрачно и страшно; ужасные обрывы и глубокие овраги разрывали суровую поверхность, и не было никакой зелени, чтобы смягчить мрак. Одиночество и ощущение неподвижности в этих горах — это нечто непередаваемое. Смертный человек никогда не ступал по этим пустынным гребням и даже не пытался взобраться на их край.

Они непроходимы для местных горцев, и дикие козы, и як не могут найти на них опору. Эти горы, столь ужасные в своём величии, столь грозные в своём одиночестве, - таинственная и удивительная цепь Койран, которая стоит в центре Тибета.

Всё, что знает о них западный мир, мир цивилизации, как его называют, это то, что их сверкающие вершины можно увидеть с вершины горы Камбала. Но даже для самого смелого путешественника, который отважился попытаться пройти Гималаи, великий хребет Койран остаётся загадкой и чудом.

Они недоступны. «Старый лёд», как тибетцы называют вечный снег, который делает их такими прекрасными в лучах утреннего солнца, никогда не порадует сердце человека, а летом не порадует зверя, потому что ни тот, ни другой никогда не смогут добраться до него.

Утреннее солнце может поцеловать замёрзшие вершины, но не в состоянии согреть даже корку ледяной шапки. Только облака могут отдохнуть на лоне этих мрачных сентинелей. Наедине с бурей и туманом, величием небес и рёвом стихий они вечно охраняют сердце той земли чудес и романтики, которую мы называем Тибетом.

Это странное место, вокруг которого бродят великие народы и орды Азии, - идеальная крепость. Было ли оно сохранено при сотворении мира, чтобы Великий Неизвестный имел свой храм, в котором мог бы обитать, когда Он соизволит посетить землю? Кто может сказать?

Это было майское утро - что означает, что здесь, в Тибете, был самый разгар лета. Солнце было действительно необычайно сильным и бросало почти тропический жар в защищённые долины. Среди них было очень мало таких, где почва позволяла бы вознаградить солнечную доброту зеленью или цветом. Однако было одно такое место, которое казалось особенно благоприятным.

Полностью отгороженный от мира этими гигантскими горами, прямо в самом их сердце, сверкающий оазис сиял, когда солнце изливало на него своё тепло и блеск. 

В эту прекрасную долину впадал красивый ручей, который в центре собирался в широкое озеро.

Здесь были единственные деревья, которые можно было увидеть на всей этой ужасной горной земле. Здесь также была сочная трава, цветущие кустарники и волнистые поля зерновых.

На озере множество прекрасных диких птиц наслаждались солнечным светом. Со всех сторон цвели цветы, наполняя воздух сладчайшими ароматами. Даже счастливая долина Раселас, полная наслаждений, не могла сравниться по великолепной красоте, гармонии цвета и богатству славы с этим чудесным оазисом. Это было словно видение небес, мечта о рае, затерянная среди ужасных холмов!

Пока солнце не поднялось высоко в небо, казалось, что это изысканное место, скрытое и укрытое суровыми и мрачными вершинами, которые окружали его, было необитаемо, если не считать птиц. Но солнце вскоре привлекло ящериц погреться в его тепле, а полуденный час привлёк и одинокое человеческое существо, чей дом здесь охраняли великие горы от вторжения любопытного, невежественного мира.

Самая высокая группа деревьев - большинство из них цвели и были сгруппированы так красиво, что их вид был похож на букет, брошенный на чёрную сторону горы, - окружала и скрывала жилище.

Когда солнце припекало, человек выходил из украшенного цветами проёма и, подняв лицо к богу дня, с наслаждением вдыхал чистый горный воздух, подслащённый снегом и ароматами.

Какое лицо! Неужели этот солнечный свет, этот воздух могли создать такую дивную красоту?

Человек ростом и внешностью не уступал другим людям. Формой он походил на миллионы тружеников; но как он отличался от них! Казалось, он едва ли мог принадлежать к человеческой расе, это великолепно красивое существо. Стоя в лучах солнца, великолепный, как Аполлон, он завершал совершенное очарование этой прекрасной сцены. Вершина творения - человеческий цветок, казалось, только что вышедший из рук Божественного, - появился среди цветов природы.

Мужчина в силе и бодрости, его лицо ещё сохраняло всю свежую красоту юности. Только лёгкий светлый пух лежал над изящным изгибом его рта; тёмно-синие глаза, которые он поднял к солнечному свету, были спокойны и невозмутимы, как у мальчика. В его осанке были величие и сила, какие присущи только тем, кто выше обычного сообщества людей, которые рождаются и умирают, не оставляя после себя никаких следов своей жизни, кроме нескольких костей и горсти земли.

Раскинувшаяся перед ним великолепная панорама доставляла его взгляду истинное удовольствие контраста, ибо часы темноты и даже раннего утра этот удивительный смертный провёл в странных, не овеществлённых занятиях и делах, о которых люди говорят лишь с затаённым дыханием.

Благоговейный и чудесный, как и великий барьер, окружавший его, был тот, кто предстал перед нашим взором, неведомый и недоступный, как сокровенное ущелье Койранского хребта. Это был маг и провидец - Мориа Махатма.

Улыбка глубокого удовольствия озарила его лицо, когда он вышел на траву. Каждое летнее утро, каждое его мгновение было для него новым откровением наслаждения. Счастливый час в этом прозрачном воздухе был для него наполнен вечностью; так велика была его способность к наслаждению, что каждая секунда была для него острым ощущением. Магические искусства были в его власти; издалека он управлял чувствами многих учеников, его воле подчинялись целые народы, он был как судьба для тех, кто попадал под его власть. Для него были открыты секреты природы и тайны жизни.

Он прожил века, эоны, накапливая наслаждения, учась усиливать радость существования!

Он двинулся по траве, и когда он проходил мимо двери, пантера, притаившаяся за ним, поднялась и последовала за ним незаметным шагом. Это существо никогда не покидало Мориа, только когда он входил в лабораторию, и тогда оно неподвижно лежало напротив дверного проёма.

Он спустился к воде и позвал птиц, которые, услышав его голос, слетелись к нему со всех сторон. Они порхали вокруг него, и он улыбался от удовольствия, наблюдая за их красивыми движениями.

Тёмно-синий халат из изысканной тонкой ткани, сотканной из мягкой шерсти тибетских овец, окутывал его лицо. Это был простой халат, похожий на плащ, который носил индийский раджа, и отличался лишь чрезвычайной тонкостью. Голова его была непокрыта, и солнечные лучи превратили его волосы в золотой ореол. Стоя здесь среди своих любимых птиц, он мог бы со своей дивной красотой сойти за фавна или языческое божество.

Вдруг среди гор раздался слабый крик - крик, похожий на человеческий, но очень далёкий. Мориа жестом отогнал от себя птиц, и они, словно повинуясь его желанию, улетели над водой. Он замер и прислушался. Снова раздался голос - более отчётливый:

«Хозяин!»

Мориа повернулся в ту сторону, откуда исходил звук, и поднял правую руку с повелительным движением. По мере того, как он это делал, в нём происходила постепенная перемена: лицо его становилось суровым и строгим, и прекрасная улыбка покинула его, казалось, он стал выше ростом.

Вскоре из зарослей цветущих деревьев появилось существо - странная фигура в этом утреннем солнечном свете, с головы до ног закутанная в чёрную одежду, лицо полностью скрыто в складках соболя; видны были только босые ноги, и оно робко, как человек с завязанными глазами, направилось к Учителю.

«Кто это, мой ученик?» - спросил Мориа, и при звуке его голоса фигура упала на землю и распростёрлась перед ним.

«Говори!» - сказал Учитель, протягивая руку. Было ли лицо так закрыто, чтобы укрыть его от лучей яркого солнца или от гораздо более ужасного блеска присутствия мастера? Ведь сейчас, когда он использовал свою силу, его глаза были как огонь; а из золотых волос, венчавших его голову, поднималось вверх нечто, яркое даже в сильном солнечном свете, как пламя.

«Он заблудился, Учитель, заблудился на перевале Фари! Его силы покинули его».

«Это твоя вина!»

«Я не справился, учитель. Слуги ламы Лишноо схватили меня, и я беспомощен - они унесли меня в великую Ламазерию. Они считают меня мёртвым. О, Учитель, спаси меня!»

«Спасти тебя?!» - сказал Мориа. «Ты бесполезный слуга».

Он говорил совершенно без гнева, но в его голосе не было милосердия. Да и как оно могло быть? Он чувствовал, что Великая Невидимая Рука - рука Бога - противостоит ему. В такой войне простого рядового солдата можно было позабыть. 

Он отвернулся, проведя правой рукой по лбу. Мгновенно к нему вернулось нормальное выражение лица - улыбка удовольствия снова появилась на его глазах и губах. Он двинулся к дому, не взглянув больше на тёмную фигуру.

Неподвижная, она лежала на траве, как мёртвая. И всё же! Не успел он пройти и нескольких шагов, как она исчезла; там ничего не было. Тёмное пятно на красоте солнечного света и зелени было стёрто легче, чем пятно краски на полотне.

Повернувшись на пороге, Мориа поднял руку, как бы прощаясь с прекрасной сценой, которую он покинул; и на мгновение улыбка в его глазах, синих от тёмной синевы тибетского неба, на которое он смотрел, перешла в смех: «Теперь к работе! и отдаться сладостному наслаждению на мгновение, которое я завоевал в веках - и буду завоёвывать до конца».

Глава II

Когда он вошёл в дом, весь мир словно изменился - как будто он перешёл с одной планеты на другую. В этом доме было два входа, и он вернулся через тот, через который вышел, что совершенно противоречило его привычному обычаю. Но у него была неожиданная работа; он должен был исправить ошибку слуги и проследить, чтобы работа этого ошибающегося слуги была выполнена должным образом, поэтому он вернулся в свою лабораторию.

Пантера инстинктивно присела у входа.

Как темно! Как холодно! Как тихо! Неужели мир умер, и свет солнца погас в небесах?

Мориа сбросил синий халат и надел вместо него белое одеяние, искусно расшитое фигурами, которые, казалось, менялись в зависимости от его движения. 

Он отодвинул тяжёлый занавес и вошёл во внутреннюю комнату лаборатории. Он только огляделся. Его ночная работа была закончена, и ему не нужно было заходить сюда ещё несколько часов. Он остановился, чтобы бросить взгляд на огромную карту мира, занимавшую всю стену. Эта карта была живой - сознательным фонографом - и раскрывалась тому, кто мог управлять ею: движениями и действиями наций и людей, которые ими руководили. Мимолётный взгляд Мориа был направлен лишь на то, чтобы проверить, не произошло ли каких-нибудь изменений с тех пор, как он оставил своё бдение. Но нет! Ничто не привлекло его внимания.

Он прошёл дальше, миновал ещё несколько тяжёлых штор и вошёл в массивный дверной проём. И теперь, действительно, казалось, что он попал в арктический регион! Тишина была ужасающей, холод - сильным. Но всё это не беспокоило Мориа, который обладал способностью отбрасывать внешние ощущения по своему желанию и мог приспособить свою температуру к той, в которой он оказался.

Комната, в которую он вошёл, была вытесана из живого камня; длинная, узкая, совершенно тёмная. Зажжённая лампадка в расщелине стены у входа — вот и весь свет. Он продвигался вперёд, пока не оказался в полной темноте, которая опустилась, как пелена, настолько глубокой она была.

Но что-то теперь горело - излучаемый свет! Свет был не земной. От него исходило сияние, похожее на лунный свет - холодное и белое.

Это был огромный кристалл, подвешенный к крыше большой комнаты.

В его сердцевине был тот мистический блеск, который можно увидеть только в земной тьме, и который светит только для глаз посвящённых.

Мориа встал перед ним и, вглядываясь в его глубины, протянул к нему правую руку. Когда он это сделал, рыже-золотые волосы на его голове снова словно приподнялись. Но теперь, в темноте, они были видны как живое пламя.

Свет кристалла помутнел и стал тусклым. Мориа продолжал смотреть, и вскоре облако расступилось и медленно рассеялось. Затем, со всей чёткостью фотографии, перед его глазами предстала сцена.

Сбоку возвышалась огромная, покрытая снегом гора, вершина которой была хорошо видна, а вдоль неё - ряд маленьких флажков, трепещущих на ветру, закреплённых грубо, но достаточно прочно, в грубых каменных раковинах. Мориа знал, что они обозначают границу между Индостаном и Тибетом. Вдоль мрачного лица темной горы Сумунанг тянулся овраг, быстро заполнявшийся сугробами снега. В этой холодной могиле он разглядел человека, закутанного в дорожный плащ и казавшегося мёртвым. Мориа знал, что он не мёртв. Он был погружен в сон усталости и холода, который хорошо знаком смелым путешественникам, пытающимся пройти Гималаи.

«Мой слабый ученик!» - пробормотал Мориа, глядя на эту сцену, - «Ты не должен быть потерян так легко. У меня есть для тебя работа. Ты, который почти проник в глубины Тибета, не должен умереть сейчас. Нет и нет! Ты нужен мне. Сейчас ты на перевале Пхари. Тебя надо переправить в безопасность на ту сторону».

Он взмахнул рукой, и тут же кристалл затуманился. Вскоре облака снова разошлись, и показалась другая часть того же страшного перевала. Здесь собралась большая компания паломников, отдыхавших на снегу. Все они были измождены усталостью и полусонные, но благодаря своим плащам и походному костру смогли сохранить жизнь. Это, как знал Мориа, были паломники из пределов Индостана к святыне Киангци, находящейся в пределах Тибета. Он внимательно изучал их лица минуту или две, а затем поднял руку и сделал резкое движение в сторону одного из них. Мгновенно этот спящий вскочил и начал кричать и говорить. Через мгновение его окружили другие, которые с изумлением слушали его. Он произнёс слова повеления, и его товарищи поспешно приготовились повиноваться ему, ибо они были набожными верующими в божественный афлатус[1]. 

Вскоре небольшая группа двинулась вперёд по снегу во главе с вдохновенным оратором, который спешил вперёд, преодолевая все трудности с невероятной силой. Наконец он остановился и закричал от волнения, указывая при этом на овраг внизу, где в снегу лежала фигура, показанная ему в видении, - распростёртая фигура человека, которого ему было велено спасти.

Путника вытащили из снега, отнесли к костру и оживили грубыми способами, какие только смогли придумать паломники. Даже когда замёрзший путник пришёл в себя, не удалось перемолвиться ни словом, потому что Джулиан Арундел ничего не знал об индусском языке, который был единственным языком, на котором эти люди когда-либо говорили. Но он знал, что эти дикие существа спасли ему жизнь; спасли таким чудом, что при мысли об этом его вера перевернулась, и он снова поверил не только в существование Махатмы Морила, но и в то, что ему самому суждено его найти. Эта вера не раз покидала его во время страшного путешествия; и когда, в конце концов, его силы иссякли при подъёме на этот ужасный перевал Фари, он потерял всякую надежду.

Мориа стоял у кристалла, пока облака снова не скрыли его свет, и тогда он вышел из тёмной комнаты, в которой он находился. Он прошёл прямо через свою лабораторию, не оглядываясь по сторонам, и, снова надев голубой халат, быстро вышел на яркий солнечный свет.

Глава III

Сцена, которую он только что наблюдал как видение, была достаточно реальной для её несчастного героя.

Джулиан Арундел, хотя и чувствовал себя на мгновение среди друзей, не мог предположить, как долго продлится эта дружба и что она будет означать.

Он недостаточно знал страну, чтобы понять, что попал в группу паломников, и всевозможные дикие предположения заполнили его разум, как только он полностью восстановил свои силы.

Странные на вид существа, которыми он был окружён, хотя и были достаточно добры в грубой форме, всё же, очевидно, считали его своим. Не имея возможности произнести ни слова, которое они бы поняли, он мог только лежать у костра и гадать, что будет дальше.

Его мысли вернулись в Лондон, к дому и жизни, которую он покинул, ко всем их достопримечательностям и к ней, которая могла бы стать его женой, если бы он не последовал таинственному зову, который пришёл к нему.

Здесь, лёжа у костра под тибетским небом, его далёкий дом казался ему сном. Он думал о своей мастерской, где сейчас, хотя он и покинул её, на мольберте стояла его последняя работа, тщательно охраняемая и закрытая занавеской от посторонних глаз.

Этой последней работой был портрет Мориа Махатмы во всей величественной красоте, которую мы уже видели.

Как это иногда бывает, в период вынужденного затишья Джулиан Арундел обдумывал многие детали начала своего странного паломничества.

Он вспомнил ту ночь в своей студии, когда Дафна сидела рядом с ним, и он испугал её восклицанием удивления и почти ужаса, потому что вдруг, во время работы, он увидел на стене напротив огненными буквами имя «Мориа». Оно то появлялось, то исчезало, то снова появлялось, и Дафна в своей нежной тревоге подумала, что он слишком много работал или что он заболел. 

Но на следующий день, прежде чем она закончила свою работу, в комнате появилось не только имя, но и фигура самого Мастера. Для Джулиана он был так же реален, как человек во плоти. Дафна ничего не видела и не слышала, но её охватил ужас за здоровье Джулиана.

Однако, когда это видение появлялось снова и снова, наконец, и она, казалось, осознала его присутствие, а когда Джулиан взял свежий холст и начал рисовать фигуру Мастера, её охватило чувство его подлинности.

Какой великолепный портрет появился на его холсте! По мере того, как он писал, его разум наполнялся благоговением и удивлением, и Дафна часами сидела, наблюдая за его работой, погрузившись в некий сон.

Прежде чем картина была закончена, он увидел начертанные на ней слова, которые были для него священным призывом:

«Оставь всё и иди ко мне».

Дафна тоже видела это, но только на мгновение, и она не могла понять, было ли это воображением, настолько кратким был этот взгляд! Но её разум был переполнен чувством ужасной реальности происходящего, и когда Джулиан повернулся к ней и сказал:

«Дафна, это великий призыв, я должен идти», - её ответ был прост:

«Да! Ты должен идти».

Дафна Ройал была совершенно одинока в мире, если не считать дальнего родственника, на попечении которого она сейчас находилась. Она была членом очень богатой канцелярии. Ранняя смерть отца оставила её без всякого управляющего. Джулиан и она знали друг друга с детства, и она всегда искала в нём как наставления, так и любовь.

Она и её тётушка, как она называла мисс Ригу, которая на самом деле была троюродной сестрой её умершего отца, жили по соседству с ним в Хэмпстеде. Молодые люди часто бывали вместе, но Джулиан с большим недоверием относился к старой леди и прекрасно понимал, что она его недолюбливает.

Это была его единственная проблема, из-за которой он так надолго оставил Дафну и отложил их свадьбу. Он думал об этом сейчас, когда был так далеко от неё.

Мисс Рига, по его мнению, была способна на любое двуличие ради своей личной выгоды, но Дафна никогда не стала бы слушать ничего против своей тёти, потому что в детстве она научилась смотреть на неё как на мать.

Мисс Рига чувствовала, что, когда Дафна достигнет совершеннолетия и выйдет замуж за Джулиана Арундела, её особое призвание закончится. Она не только обрадовалась «звонку», но и решила, что было бы неплохо смягчить привязанность Дафны к Джулиану в его отсутствие.

Это невозможно, подумал про себя Джулиан. Дафна была так же верна и так же определена, как звёзды над головой. И, кроме того, напомнил он себе, это противоречило условиям великого призыва, что он не должен даже думать о таком материальном вопросе!

Ничто мирское, ничто земное не должно было больше влиять на него: он выбрал свой путь, он отказался от мира, и Дафна в своём прекрасном энтузиазме согласилась с ним, что он должен подчиниться таинственной силе, призывающей его к служению.

Много раз на жестоком горном склоне он мечтал вернуться в свою уютную студию, чтобы Дафна подбадривала его, но он дал обет, что не поддастся усталости или болезни, что будет идти вперёд, пока не докажет себе, существует ли Учитель во плоти. 

На протяжении самых трудных частей его пути рядом с ним был проводник, который помогал ему и дружил с ним. Этот человек иногда, по его словам, даже разговаривал с самим Учителем, и в сердце Джулиана затеплилась надежда, когда он подумал, что, возможно, этот человек был избранным учеником, посланным ему на помощь.

Но в самый критический момент, на самой границе Тибета, в самой страшной точке этого ужасного перевала, этот проводник, очевидно, покинул его. В страшной опасности и беспомощности, когда он тонул в сугробе, он, конечно, проклинал энтузиазм, который привёл его в это, казалось бы, безнадёжное путешествие.

Но теперь, когда он был спасён, словно чудом, когда ночь отчаяния пошла на убыль и на небе показалась полоса рассвета, у него снова были спутники, чтобы помочь ему в пути, и энтузиазм, который вёл его до сих пор, сильно возрос в нём.

Да! Он больше не будет отчаиваться. Он найдёт Учителя любой ценой.

Он не задумывался о последствиях для себя, когда паломники приведут его в большой Ламазерий или Тибетский Монастырь, в котором они сделали следующий привал. Однако ужасная строгость тибетских законов, направленных против вторжения чужаков, вскоре была ему продемонстрирована.

[1] Божественный глас.